Осоргин Михаил Андреевич - Времена
Михаил Андреевич Осоргин (Ильин)
(1878-1942).
ВРЕМЕНА
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ
ДЕТСТВО
При иных закатах солнце, опускаясь, красит прощальным светом облака на
западе, и этот свет бежит до крайних границ востока, а там на одну минуту
распускается роза. Это - наше воспоминание о детских годах, и нужно им
дорожить, оно мимолетно. Оно дается в утешение уже не имеющим будущего.
Далекое прошлое всегда - сказочная страна. Может быть, я родился в
жалком городишке, о котором нечего рассказать, но я беру не палитру и
кисти, а набор цветных детских карандашей и приступаю к работе. Я рисую
приземистый дом в шесть окон с чердаком и с двух сторон протягиваю в линию
заборы, за которыми непременно должны быть деревья, может быть липы и
тополя, но во всяком случае черемуха, дерево самого раннего цветения. Мне
ее не изобразить черточками, потому что тут все дело в горьком аромате,-
только недавно стаял снег, дворник сметал его с крыши, а ледяные сосульки
откололись и упали сами, вкусные конфеты, от которых зябнут и румянятся
пальцы в варежках, а на губах остается шерстяной вкус. Для начала - для
весенних дней - никаких, ни ярких, ни мешаных, красок не нужно, и на севере
мы начинаем с белого и черного: черное пробивается сквозь белое талыми
островками, а золото солнца ненарисуемо и неописуемо, его сам представь и
предположи. Этим начав, мы потом сразу переходим на музыку, слушаем капели
и ручейки, и как вздыхают и кряхтят снега и льдинки, и как везде и нигде
гомонят птицы, обычные наши вороны, галки и воробьи, и прилетные голоклювые
любимцы Герасима Грачевника,* и красноперые голосистые щеглята, и скворцы,
для которых на каждом дворе ставились домики на высоких шестах. Этот гомон
слышно даже сквозь двойные оконные рамы, и вообще весна не дожидается,
чтобы вышли на нее посмотреть, а врывается сама и в щелочку, где отпала
замазка, и в печную трубу, и на чердак, и бегом по лестнице в намокших
валенках. Ей ждать некогда, потому что уж очень много предстоящих дел. Мать
говорит: поди погуляй, да надень калоши, валенки промокнут, и по лужам не
бегай,- и я, конечно, по лужам не бегаю, а топчусь в ручейках, пока в ногах
не захлюпает холодная вода. На другое утро черное побеждает нестойкую
белизну, а на улице перед домом оттаивает и вскрывается весь навоз,
накопившийся за зиму, и тогда впервые появляются путаные цвета, из которых
потом мы будем выделять красное к красному, зеленое к зеленому, все на свои
места; конечно, и белое оставим - и вот расцветает черемуха.
* Любимцы Герасима Грачевника - день Герасима Грачевника (4 марта)
считался сроком прилета грачей: в народе говорили, что "Герасим Грачевник
грачей пригнал".
Все это, несомненно, так и было, и мне было когда-то и три, и два
года, но пишет не память, а воображение, и пишет не по архивным залежам, а
лишь подбирая цветные камушки отшлифованных прибоем ощущений и подрисовывая
их наблюдениями над другими детьми, тоже в валенках и варежках, тоже
лакомками до ледяных сосулек. Вчера над французским полем я видел грачей,
голоносых и черных с синим отливом, и нежность памяти перенес на них, а
солнце было действительно то же самое и повернутое тем же боком. Крепко
опершись на крючковатую палку с острым наконечником, я через грачовую сеть
взглянул на дальний лесок и тут, без всякой связи линий и красок, вспомнил,
что не могло быть у дома, в котором я родился, двух примыкавших к переднему
фасаду заборов, потому что этот дом был угловым, и я родился за стеклом