Отрошенко Владислав - Гость
Владислав Отрошенко
Гость
РАССКАЗ
Первый весенний зной, цветут жердёлы. На широкой станичной улице, сплошь
покрытой теплой пыльной кашицей, пустынно. Только высокая голая лошадь с
белесыми промятыми полосками на боках идет неизвестно куда сквозь лоснящийся
воздух, беззвучно ступая длинными ногами по мягкому настилу. Мальчик лет семи,
внимательно разглядывавший ее, смотревший ей вслед с недружелюбным
любопытством, тут же о ней забывает, как только лошадь скрывается - доходит до
того места, где улицу пересекает наискось блестящая мелкая речка и где нельзя
уже ничего различить от избытка света в степном пространстве.
- Пошла! Пошла вон! - командует мальчик, когда лошадь вдруг снова
появляется рядом с ним, неслышно вернувшись на улицу из степи. Но лошадь его
не слушает - не уходит. Ей тоже любопытно видеть мальчика. Всем любопытно
видеть его. Он очень чистый, с гладкой светлой кожей, с кудрявыми - до плеч -
волосами в цвет топленого масла; на нем черные отглаженные брюки, белая
рубашка с длинными рукавами, застегнутыми на запонки, которые сверкают
зелеными гранеными стекляшками - точно такими же, как в брошке, приколотой под
кружевным воротником. Лошадь хорошо понимает, что мальчик не здешний, не
станичный, хотя ей и неведомо, откуда он взялся: она бродила по речке, по
каменистой журчащей отмели, разглядывая цветные извивающиеся голыши под водой,
в тот утренний час, когда мальчика привез из города на запыленном автомобиле
рослый нарядный дед, густо пахнущий водкой и новой тканью. Все утро в одном из
станичных дворов - в том, где стоит, окруженный пирамидальными тополями,
высокий каменный дом с плоской крышей и маленькими арочными окнами, глубоко
утопленными в толстые выбеленные стены,- дед громко хохотал, громко
разговаривал, хлопая по плечу другого деда, своего брата, которого он называл
Петром. Петр же называл его Алексеем Ивановичем, обращаясь по отчеству и к
мальчику - Родион Родионович.
Две одинаково смуглые девочки, одна тринадцати, другая пятнадцати лет,
дочери деда Петра, тоже называли мальчика по отчеству. Сгибаясь, прижимая
ладони к коленкам, они давились беззвучным смехом, потом глотали, округляя
глаза, теплый майский воздух и с готовностью к новому приступу радостного
удушья выкрикивали:
- Эй, Родион Родионович! Кудай-то вы в курятник полезли? Рубашечку
испачкаете!.. Петух брошечку украдет!
Родион Родионович ничего не отвечал девочкам. Им отвечал дед Петр. Он
высовывал из круглой, заплетенной вьющимся хмелем беседки, где угощал Алексея
Ивановича красным вином и медовухой, аккуратно остриженную голову на длинной
шее и злобно сквозь зубы цедил:
- Сонька, Тамарка, стервы! Выпорю!
Девочки мгновенно затихали. Угроза родителя их пугала. Нахмурившись, они
быстро шли в дом. Но язвительное любопытство, сулившее им нечаянное веселье,
брало верх над привычным страхом. Родион Родионович снова видел их смеющиеся
лица - сначала за блестящими стеклами маленьких окон дома, потом во дворе, над
кустами смородины, сквозь которые просвечивали разноцветные улья,- снова
слышал их голоса, смешанные с сочным гудением пчел:
- Родион Родионович, а, Родион Родионович! Вам нельзя в сарай! Там крысы
водятся!.. Ботиночки ваши скушают!
К полудню дед Алексей Иванович опьянел. Собравшись уезжать, он долго
прощался то с дедом Петром, сжимая ладонями его голову, то с Тамарой и Соней,
целуя их в виски. Бережно поддерживая гостя со всех сторон, они вывели его,
грузно шатающегося, за ворота, разбудили шофера, беспа
